По святым местам. Марина Захарчук посетила Оптину пустынь

 «На всяком месте своего странствия мне нужно быть в Оптиной». Эту строчку из письма Н. В. Гоголя я встретила в одной из многих читанных мною о святых Оптинских местах книг. И с тех пор каждый раз, когда подступает духовный голод, эти слова зовут меня в дорогу.

Знакомый путь: ночной скорый поезд – первый вагон первого утреннего состава метро – московский Тёплый стан – и вот он, автобус «Москва-Козельск». Через пять часов он выпустит меня на трассе в восьми километрах от святой обители, у придорожного храма. Потому что Оптина для меня начинается с невеликого с. Нижние Прыски (ударение на последнем слоге). Здесь живёт моя приятельница, с которой мы познакомились много лет назад.

…По дороге из Москвы до Оптиной – низкие тучи. Сразу же при въезде в Козельский район появляются растущие везде гигантские травяные растения, очень похожие на зонтики укропа. Правда, высота такого «укропа» около двух метров, а порой и больше, стебель толщиной с человеческую руку, а «зонтик» – размером с деревянный «грибок» на детской площадке. Местные жители объяснили, что это – борщевик, растение, очень неприятное для человека: сок его стебля и листьев вызывает сильные ожоги, даже случайное прикосновение оставляет на теле след, подобный крапивному. Как ни странно, в Америке борщевик идет на корм коровам, и вот кто‑то из местных руководителей привёз из‑за океана семена. Но козельским бурёнкам американский деликатес не понравился, а семена разнесло по всей округе, и теперь экзотический «укроп» приносит немало неприятностей обывателям.

Уступая моей просьбе, водитель автобуса не свернул, как обычно, после указателя на Шамордино на новую, широкую и удобную дорогу, а поехал до Козельска по старой, разбитой и почти забытой, мимо последних при-оптинских сёл. Нижние Прыски встречают мелким пока дождиком. Ничего! Небольшой рывок в гору – и скоро я буду обсыхать в знакомом домике, в котором в нынешний прохладный июнь еще гудит огонь в печи, наполняя его комнаты настоящим, не-батарейным, теплом.
А дорожка в гору совсем заросла, едва приметная тропочка вьётся среди буйной травы, скрывающей меня почти с головой. В прежние годы в этой траве встречала меня одинокая корова. Сегодня её уже нет. Зато у новых переселенцев из Москвы – целое стадо коз, которым заросли борщевика явно по вкусу. Тащу чемодан с гостинцами и улыбаюсь знакомым удивлением: Прыски‑то Нижние – а на такой крутой горе! Хотя давно уже знаю: на горе – только маленький островок: школа, православный приют и несколько жилых домов. Остальная деревня – действительно внизу, по ту сторону дороги, за храмом, спускается к самой реке. Жиздра… Когда‑то – судоходная, а нынче – совсем обмелевшая. Даже за те лет двадцать, что езжу я сюда, она не только заметно сблизила берега, но и изменила русло. Произошло это внезапно и совершенно необъяснимо. Не было никаких природных катаклизмов. Просто после очередной зимы, сбросив ледяной покров, взяла да и потекла по совершенно иным изгибам.

Во времена дореволюционного расцвета Оптиной пустыни в Нижних Прысках, как и в других селах близ Козельска, останавливались на ночлег многочисленные странники-паломники. Большое прежде село (в нём проживало более тысячи человек, а в приходе храма Преображения Господня – он сохранился и ныне действует – было 2 церковно-приходских и 3 земских школы!) сегодня поражает малолюдством и какой‑то заброшенностью. Расположенные на склоне холма разрозненные домики никак не складываются в улицы. Жителей почти не видно. Школа в селе нынче одна – неполная средняя. Единственная новостройка – кирпичное здание Христо-Рождественского приюта для детей-сирот.

История свидетельствует: когда‑то на этом месте было другое здание – огромная трехэтажная усадьба, принадлежащая в XVIII веке помещикам Ртищевым, а в XIX-м – Кашкиным. Последний владелец усадьбы, помещик Николай Кашкин, жил в Калуге за неимением средств на то, чтобы отремонтировать и привести в порядок огромный дом и усадьбу с прекрасным садом. Помог счастливый случай. Через калужского губернатора к нему обратился Великий Князь Константин Романов – двоюродный брат императора Александра III и дядя Царя-мученика Николая II, известный и сегодня поэт, публиковавшийся под псевдонимом К. Р. Он просил сдать ему на лето усадьбу, чтобы пожить возле знаменитой Оптиной. У великого князя было девять детей, которых он стремился воспитать православными патриотами. Весной 1901 года он привёз всю свою семью в отремонтированную на его средства усадьбу Кашкина в Нижних Прысках. Здесь великокняжеские дети жили деревенской жизнью: подружились с крестьянскими ребятишками, босиком, в простонародных одеждах, ходили в лес по грибы, на речку Жиздру, помогали на уборке сена, а главное – ездили на службы в Оптину пустынь и Шамординский монастырь, посещали старцев и стариц. По желанию великого князя, его семье не устраивали в монастырях торжественных встреч, члены царской семьи молились, исповедовались и причащались вместе с прочими паломниками и прихожанами. Супруга Константина Романова великая княгиня Елизавета Маврикиевна, стремясь облегчить труд женщин, устроила на свои средства в Прысках и окрестных деревнях несколько детских яслей.

Усилия великого князя К. К. Романова по воспитанию детей увенчались добрыми плодами: все его сыновья стали боевыми офицерами в Первую мировую войну, сын Олег был убит на фронте; сын Иоанн, женатый на сербской принцессе, принял духовный сан и служил диаконом; в 1918 году он вместе с братьями великими князьями Игорем и Константином и преподобномученицей великой Княгиней Елисаветой и инокиней Варварой принял мученическую смерть: раненных расстрельными пулями, но ещё живых, их сбросили в шахту заброшенного рудника, и ещё три дня слышали окрестные жители доносившиеся из‑под земли молитвенные песнопения. Единственная дочь К. К. Романова Мария – вдова убитого в бою князя Багратиона – приняв монашеский постриг, стала настоятельницей Гефсиманского женского монастыря на Елеонской горе в Иерусалиме, построенного на средства преподобномученицы великой княгини Елисаветы. Матушке Марии выпала скорбная честь принять под кров вверенной ей обители вывезенные из России святые мощи княгини-мученицы и её келейницы инокини Варвары. Тела братьев-мучеников Иоанна, Игоря и Константина, смогли довезти лишь до Китая и похоронили на кладбище русской православной миссии в Пекине. Впоследствии на территории миссии расположилось советское посольство, и кладбище было уничтожено. Не осталось следов и от гостеприимной усадьбы Кашкиных в Нижних Прысках: искореняя память о «проклятом царизме», её взорвали в 30-х годах советского времени. Бульдозеры новой власти прошлись и по оптинским святыням.

Сегодня внешнее великолепие Оптиной и Шамордино восстановлено практически полностью. Хотя гораздо важнее (и труднее) восстановить внутреннюю духовность, которая созидается годами, неустанным внутренним деланием, включающем в себя и постоянное посещение церковных служб, и ежедневный молитвенный труд, и частую исповедь и причащение Святых Таин Христовых, и чтение стятоотеческих книг, и постижение трудной науки смирения и терпения, результатом которой является любовь. Не та, размытая, ко всему человечеству, а деятельная любовь к тому, кто в конкретный момент нуждается в конкретной помощи.

Эту любовь я вижу каждый раз на лице встречающей меня с автобуса москвички, живущей здесь со дня возвращения Оптиной и вместе с мужем много потрудившейся на благо восстанавливающейся обители. В Оптиной её знают все. Любовь Дмитриевна Золкина за ближних своих готова идти в огонь и в воду, стучась в двери высоких кабинетов. Но годы делают свое дело, постепенно отбирая силы и здоровье, и сегодня она и сама уже нуждается в помощи, хотя упорно от нее отказывается. По профессии Любовь Дмитриевна – воспитатель дошкольных учреждений, поэтому в Нижних Прысках ей доверили должность преподавателя воскресной школы. За строгость и непримиримость к неправде её многие недолюбливают. Но дети – индикатор искренности. Когда мы были с ней на территории монастыря в Шамордино, в стороне мимо нас проходила группа детей. Внезапно с возгласом радости дети облепили мою спутницу. Оказалось, это школьники из нижнепрысковского православного приюта так обрадовались встрече с любимой преподавательницей.

Она скупа на рассказы о себе и не говорит о причинах, которые подвигли их с мужем, таких молодых и красивых, оставить благоустроенную московскую квартиру и купить домик-развалюшку в Нижних Прысках. Вероятно, инициатором был муж, её дорогой Лёвушка (она и сегодня называет его только так), обладавший редчайшей в советское время профессией церковного портного. Когда после празднования 1000-летия Крещения Руси государство начало возвращать Церкви разоренные безбожной эпохой храмы, остро встал вопрос об их скорейшем восстановлении. Но если рабочих, технику, старые проекты и фотографии храмов и даже иконы и церковную утварь, частично сохранившиеся в музеях и в домах верующих, можно было найти, то облачения для священнослужителей и монахов, для внутреннего убранства храмов были самым большим дефицитом конца 80-х – начала 90-х годов. Золотые руки Лёвушки Золкина стали нарасхват. Но не принесли молодой семье никакого дохода. Потому что шил он почти всегда – во славу Божию. То есть – практически бесплатно, довольствуясь доброхотными пожертвованиями. Да и что было взять с первого возвращенного Церкви монастыря – Оптиной пустыни! Ведь восстанавливалась она – а вернее, отстраивалась заново – практически на голом месте. Сюда и приехали Лёвушка с Любушкой. Не для себя жили – для Оптиной. А себе только и смогли – отремонтировать домик, чтоб крыша не текла да в щели не дуло. Потому что народились у них, один за другим, двое малышей. Больше – просто не успели.

Когда сыновьям было три и полтора года, Господь забрал Лёвушку к Себе. Уже на следующий день после похорон стали приходить местные мужчины – свататься. Но Любовь чуть ли не веником выгнала всех из дома – раз и навсегда. И осталась вдовой, с малышами-сыновьями, с печным отоплением, с туалетом-ямой, пристроенным к дому, с газовым баллоном в веранде, с водой где‑то далеко – возила огромным бидоном на тачке и только недавно поставила кран во дворе. Это первое и единственное новшество бросилось мне в глаза, едва я вошла в калитку.

«И в доме теперь вода есть?» — радостно спросила я. – «Нет, зачем? Надо же потрудиться – хоть отсюда поносить», — безо всякой рисовки ответила она.

Да, всёто же, все любимое и ставшее мне родным. Дом, где нет ни компьютера, ни телевизора, ни даже радио; где все стены – иконы, книги и фотографии. С самой большой смотрит чем‑то похожий на святого Государя Лев Золкин. Рядом – оптинская наземная колокольня, та, где на Пасху 1993-го были ритуально убиты монахи-звонари. На фотографии они все трое – живые, звонящие к очередной службе. Кто есть кто – не разобрать, стоят спиной к объективу фотоаппарата. А вот малыши Лёша и Паша – сыновья Золкиных – улыбаются прямо в камеру. Маленькие друзья будущих новомучеников. Сегодня они уже взрослые, обзавелись семьями и живут в столице. А тогда, после смерти отца, они едва не лишились и матери. У Любушки обнаружили онкологическое заболевание, готовили к операции. А она, почти в отчаянии, но и с надеждой и верой кинулась в село Клыково к схимонахине Сепфоре. Сегодня имя этой дивной подвижницы и молитвенницы за оптинские земли знает весь православный мир. А тогда многие её считали простой верующей старушкой, приехавшей доживать поближе к святым местам.

Когда молодая вдова рассказала ей о своем горе, матушка Сепфора сказала: «Назови свой самый главный грех». И, услышав ответ, строго проговорила: «Не-льзя!». А затем велела отложить поездку на операцию на два месяца. Через 2 месяца врачи опухоли не обнаружили – решили, что ошиблись с диагнозом.

Каждый раз, когда я приезжаю к Любови Дмитриевне, мы едем с ней в Спаса Нерукотворную мужскую пустынь – монастырь, основанный по молитвам матушки Сепфоры. Здесь, возле домика, где жила подвижница, её и похоронили. А в домике устроили музей. В этот раз нас встречает молодой человек – очевидно, он работает тут недавно.

«Вы у нас в первый раз? – спрашивает он. – Хотите, я расскажу вам о Матушке и всё покажу?» — «Нет, не в первый, — отвечает Любовь Дмитриевна и идёт мимо музейных экспонатов в ту самую келью, где не раз встречала её Матушка, а случалось – и била небольно своей знаменитой палкой, привезенной из Иерусалима. «Сфотографируй меня с Матушкой», — просит она.

И я фотографирую. А рядом, на столике, лежит и обильно мироточит небольшая фотография схимонахини Сепфоры. О чём хочет сказать нам подвижница через это мироточение? что предвозвестить? – Пока это остается тайной.

Как мало, мало времени! Но мой храм отпустил меня только на промежуток между двумя воскресеньями. У каждого из нас – свое служение Господу, и подаренные Им таланты мы не имеем права зарывать в землю. Вот и я – «пою Богу моему, дондеже есмь», на каждой воскресной и праздничной службе. Поэтому – один день на Оптину, один – на Шамордино и один – на Клыково. Но от этих трёх дней, знаю, хватит мне духовной радости и сил на долгое время. А вечерами мы с моей подругой гуляем по вольным травам Нижних Прысков, пасём козочек (Любовь Дмитриевна помогает поселившейся рядом семье из Москвы), проведываем Лёвушку на огромном и странно запущенном кладбище и просто пьём чай на её небольшом участке возле дома.

Склоняется к закату солнце, а вокруг – море цветов, красивых, ухоженных, разных. Каждый цветок моя гостеприимная хозяйка обходит с лейкой, с каждым поговорит и назовет по имени. А вдалеке, на горизонте, на фоне синих небес, чётко вырисовываются купола Оптинских храмов.