Николай Сергеевич Никитин. «Моё детство и юность»

В 1935–1936 годах нашлись и «враги народа». Одним из них был заведующий политотделом Разин, о котором я упомянул выше. Судили его за то, что допустил объединение колхоза им. Ленина, расположенного на территории Зоринских дворов, составлявшего всего пять семей, с крупным Курасовским колхозом. В итоге имя Ленина исчезло из названия. Сколько ему тогда лет дали, точно не скажу, но с десяток накинули.

Судили как «врага народа» и деда, работавшего в совхозе на волах. Дед был из села Новенького. В 1933 году он потерял с­емью (вымерли все), и с тех пор у него было тихое помешательство. Совхоз приютил его в конюшне. Там дед и спал. Для перевозки разного груза доверили ему волов. Сам дед ни с кем не общался, не разговаривал. Он сильно привязался к волам и ухаживал за ними, как за детьми, и разговаривал только с ними. Обычно у человека, который работал с волами, были в руках кнут или хворостинка, дабы подгонять во время поворота вправо или влево, приговаривая «цоб, цэбэ». У того деда ни хворостины, ни кнута никогда в руках не было. Он обращался к каждому волу так: «Цоб, Ленин! Цоб, Сталин!» Мужики, работавшие с ним, не обращали на это внимания, даже безобидно подсмеивались над такими «позывными». Но нашёлся какой-то подлец и доложил всё властям.

Суд состоялся в летнем театре. Народу было полно. Без нас, ребятишек, тогда не проходило ни одно массовое мероприятие. Я тоже там был. Судья спрашивает: «Кто тебя научил так называть волов?» Мужик отвечает: «Товарищ прокурор…» В ответ судья говорит: «Я не прокурор и не товарищ, а гражданин судья». Дед тогда обращается иначе: «Товарищ гражданин, прокурор, судья! Да Вы же знаете, какие они умные! Как не назвать их Ленин, Сталин?»

Это был не суд, а настоящий «концерт»! Люди задыхались от смеха. Судья не успевал призывать к порядку. А вот когда ему объявили 10 лет заключения и два милиционера взяли его под руки, тут только дед понял, что его уводят. То и дело поворачивал голову то вправо, то влево, ища судью, и кричал: «Товарищ гражданин, прокурор, судья! А как же мои волы? Они же погибнут!» Плачет. Не поддельный, а настоящий страх за будущее волов был на лице у того деда. Плачет и кричит. И люди плачут…

Ещё одного деда из Новенького судили как «врага народа». На том суде меня не было, но понаслышке знаю, что это был учитель физики. Что ему приписали, не помню. Освободился он уже через тринадцать лет. Сидел на Соловках. Как он сам говорил, начальство извинилось перед ним, дес­кать, ошибочка вышла. Вернули ему паспорт, партбилет. За тринадцать лет партийные взносы были погашены, и зарплату, положенную за годы отсидки, занесли ему на сберкнижку. Но в Ивне он не пожелал остаться. Сказал, что здесь всегда будет «врагом народа».

Мои первые трудовые будни

Отложилась в моей памяти работа в котельном цеху сахарного завода. Было тогда мне и моим друзьям лет по 12–13. Нам вменили в обязанность чистку котла от накипи. Получили мы ремни с прикреплёнными на них стальными планками. Этими ремнями и надо было соскабливать накипь.

На обед матери собирали нам тормозок, и мы, возомнив себя шахтёрами, с гор­достью по утрам двигались в сторону завода. После окончания работы выходили на улицу и падали со смеху, глядя друг на друга. Все «шахтёры» были покрыты буро-коричневой пылью с головы до пят. Одни зрачки зыркали друг на друга. Митьке Ланцову этой «красоты» показалось мало. Он сначала провёл рукой по разным железкам в масляной, чёрной от пыли смазке, а потом по лицу. Никола АНТ (Пленингер) повторил Митькины движения, ну и я не заставил себя долго ждать. Важные и неприступные, мы специально прошлись по цеху. Рабочие, заливаясь смехом, спрашивают: «Где это вы так вымазались?» «Как где? В котле!» — отвечаем, задрав носы и двигаясь мимо них. «Так в котле пыль, а где грязь нашли?» — несётся нам вслед.

На плотине люди смотрят на нас, угорают со смеху и «похваливают»: «Вот это да! Вот это рабочий класс!» А у нас от гордости дыхание спёрло! Шахтёры же!

А как мама встретила меня, «работягу»! Это никогда не забудется. Руками всплеснула, защебетала вокруг меня: «Ой, наш работничек пришёл! Наш ты труженик золотой!» Тазик с водой скорее подаёт, мыльце несёт, полотенечко в руках держит… А я такой важный, лишним словом не обмолвлюсь, через губу не переплюну… Сажусь за стол и не спеша, степенно принимаюсь за трапезу. В другой раз похватал бы еду на лету, лишь бы скорее удрать на улицу. Но тут… Марку держал отменно! Рабочий же! Как вспомню, самому смешно становится.

Отец в это время сидел за верстаком, пригнувшись, чтобы я не видел, как его губы расплываются в улыбке до самых ушей. Как он сумел тогда сдержаться и не расхохотаться надо мной и матерью, обхаживающей «сыночку-труженика» как какую-то важную персону, не знаю. Только на следующий год отец не пустил меня на завод. «Хватит носить домой грязь, работничек. У матери от стирки руки уже отсохли», — сказал, как отрубил, и пристроил меня кассиром в парикмахерскую.

Ещё через год, на летних каникулах, я уже работал учётчиком молока на коровниках. Восемь коровников было построено в 30-х годах на опушке леса «Должик». Коровники поставили быстро. Их строили в «столбянку», оплетали хворостом, обмазывали глиной. Потом эти стены с двух сторон обкладывали «шатрами» из камыша. Летом в коровниках было прохладно, а зимой — тепло.

Моя работа заключалась в следующем. Я должен был в специальном журнале после каждой дойки отмечать количество надоенного молока. Никакой сложности тут не было. В бачках были специальные мерки, поэтому посмотрел на мерку, сколько молока слито, и записал литры в журнал. Эта работа мне нравилась. Да ещё один раз в день кормили обедом, а молока пей, сколько душа пожелает. Доярки, скотники работали дружно и, как мне казалось, без устали, потому что всё время шутили, пели песни.

Мы, дети тех лет, не были лодырями. Старались помочь нашим родителям по хозяйству, как могли и чем могли, как позволяла наша детская силёнка.

В конце лета и в начале осени я собирал лесовые груши и яблоки, устилал ими весь чердак. Зимой мать распаривала сухие груши в глиняном глечике, и мы всей семьёй уплетали их, запивая оставшейся жижкой.

Николай Сергеевич Никитин