Николай Сергеевич Никитин. «Моё детство и юность»

Остались в памяти некоторые интересные случаи, происходившие в моём подростковом возрасте.

Однажды во второй половине морозного зимнего дня я сидел за столом и делал уроки. В это время в доме, кроме отца, были человека четыре знакомых отцу дядьки. Они разговаривали о чём-то о своём. Вдруг один гость вскакивает, припадает к окну и возглашает: «Смотрите, что делается!» Все ринулись к окну, и я тоже. Картина была нерадостной, но впечатляющей. Громадный чёрный коршун сидит сверху на обессиленном зайце, намерт­во вцепившись в него когтями. Косой, несмотря на скованность движений, медленно, из последних сил пробирается к кустарнику. Как только ушастый останавливается, зловещая птица сразу же долбает его в макушку. Заяц в этот момент рывком делает движение вперёд, раскачивая врага то вправо, то влево, то назад. Наконец-то русаку удаётся забраться в кусты, но коршун так и продолжает держать его в своих цепких лапах.

Гости бросились на помощь зайцу. Я — за ними. Один из мужиков схватил коршуна за крылья, но тот не отпускает бедную жертву. Тогда второй дядька стал освобождать зайчонку от когтей, глубоко вонзившихся в тело ушастого. Освободив косого, мужик начинает легонько подталкивать русака, шепча: «Беги, страдалец, беги!» А заяц несколько секунд сидит как вкопанный, только ушами чуть шевелит, как будто прислушивается к словам, потом делает мощный прыжок — и был таков!

Коршуна посадили на открытую местность и наблюдаем, что он будет делать. Он пытается встать, но не получается. Кидает его из стороны в сторону, как пьяного. Наконец, встаёт, делает несколько шажков, потом бежит, взмахивает мощными крыльями и улетает в небо.

Помню ещё одну комическую историю, произошедшую тоже зимой. Мы, ребятня, катались на лыжах недалеко от нашего дома. Вдруг слышим громкие голоса. Они доносились со стороны бугра. Ничего не поняв, но решив, что это кто-то дерётся, выдвинулись немного вперёд, чтобы посмотреть, кто кого лупит. Любопытно же!

Видим, человек двенадцать-пятнадцать затеяли какой-то непонятный «танец», быстро передвигаясь и приседая. Почему-то в руках у всех были ружья. Приглядевшись, поняли, что в центре специально образованного большого (диаметром метров пятнадцать) круга сидит здоровенный волк, а «танцорами» были охотники, и они, передавая друг другу «инструкции», медленно брали в кольцо хищника, держа двустволки наизготове. А волк посидел, осмотрелся, встал и спокойно пошёл между оцеплением в Сажалку. Уселся на льду недалеко от берега и изучает сложившуюся обстановку. Охотники же палят согласно полученным «инструкциям». Всё беспорядочно, несуразно, сумбурно. Даже мы, ничего не понимающие в охоте, сделали вывод, что охота какая-то бестолковая.

Смотрим — волчище неожиданно делает два гигантских прыжка прямо на Гришку Бородина! Гришка же, вместо того, чтобы выпустить дуплетом два заряда, с перепугу отбрасывает ружьё в сторону, а сам переворачивается на правый бок и заталкивается головой в сугроб.

Манёвр волка был настолько внезапен, что охотники опешили, но через несколько секунд открыли по шакалу стрельбу. Поздно! Волк уже на середине плотины. Сделал ещё два прыжка и стал вне досягаемости. Мужики палят, а серый идёт вразвалочку, как бы насмехаясь над охотниками. Прошёл ещё метров двадцать, сел задом к «непревзойдённым» волчатникам, оглянулся, как бы произнося: «Спасибо за достойное сопровождение!»

Что потом было! Между охотниками такой скандал разразился, что их крики слышны было по всей округе! Каждый считал, что прав в своей тактике по взятию серого разбойника. Кто-то подошёл к Гришке, тянет за пиджак: «Живой? Вылазь!» Гришка вылез, дар речи потерял, оглядывается по сторонам. Стыдно ему, готов сквозь землю провалиться. Поплёлся вслед за друзьями. Один из мужиков кричит: «Ружьё найди, охотничек!» Гришка растерянно оглянулся, вернулся назад, взял ружьё и снова заковылял вслед за мужиками. Все расходились молча.

Несколько человек зашли к отцу. Гришка тоже был с ними. Каждый оправдывался, обвиняя другого. Потом, спустя годы, уже став взрослым, я понял, почему они пришли к отцу. Надо же было излить душу. Немногословного отца, умеющего внимательно слушать других, наделённого мудростью, закалённой годами, мужики уважали, считались с его мнением. «Знаете, ребята, ваша вина в том, что каждый считает себя стратегом в охоте за волками, а стратегом оказался матёрый!» — сказал отец, выслушав обескураженных мужиков.

Пока гомонили о произошедшем, один из молодых хлопцев зашёл за спину Гришки и потрогал рукой его штаны в том месте, о котором читатель должен догадаться. До этого момента Гришка был «ватным», заторможенным, а тут пружиной взлетает, хватает ружьё — и на обидчика! Отец сидел около верстака, вмиг вскочил, тоже схватил ружьё и, приподняв, выстрелил дуплетом. Посыпалась глина. Синий дымок расползся под потолком. Всё это произошло в течение секунд.

Перепуганная мать схватила Гришку за шиворот — и в двери! «Вы уже с ума посходили! Стрелять в хате! Детей перепугали! Расходитесь! Что вы прётесь к нам целым базаром?! Мёдом вам здесь намазано, что ли?!» — закричала она и выгнала всех «гостей» на улицу.

Эта эпопея с матёрым волком «висела» в Ивне долгое время, но с годами стала забываться.

«Бросишь Ольгу — много потеряешь!»

В тридцатых годах в Ивню из городов приезжали партийные работники, а также агрономы, юристы, писарчуки и другие специалисты. В райсуде появилась машинистка по имени Прасковья. Хороша была! Высокая, стройная, на лицо смазливая, с короткой «политической» стрижкой. Одно портило её — папироса в зубах.

В те годы брат матери Виктор работал в милиции. Положил он на неё глаз. Завязались отношения. Забыл дядюшка напрочь, что женат на Ольге, в девичестве Косенковой. У Олюшки росточек ниже среднего, пухленькая, добрая, быстрая, как ртуть. Она не только славной хозяюшкой была, но и добрейшей души человеком. Всё у неё всегда в порядке: и наготовлено, и скотина ухожена, и в доме порядочек. А в дядюшку прямо бес вселился! Он рассказал о своей пассии моему отцу. Как сейчас помню тот разговор. Отец, выслушав, сказал коротко, но ясно: «Бросишь Ольгу — много потеряешь».

Дня через два после того разговора заходит к нам дядя Витя со своей любовницей. Та скромненько присела на краешек табурета. Дядя Витя знакомит мать с новой избранницей. Матери тётка Прасковья, как мне тогда показалось, не понравилась, но виду она не подала. Дядя Витя начал помогать матери что-то стряпать к ужину. Прасковья услышала какие-то шаги на улице и говорит, что кто-то ходит вокруг дома. Мама ответила: «Это, наверно, чья-то корова заблудилась. Они здесь частые гости, потому что двор не огорожен».

Через несколько минут в дверь постучали. Тётка Паша испугалась и спряталась за полог. В сенцах кричала тётя Оля: «Витька, открывай! Я знаю, что ты здесь!» Дубасит в дверь и орёт одно и то же.

Дядя Витя резал мясо. В руках у него был нож. Он подходит к двери и говорит: «Оля, я сейчас открою. Ты одна войдёшь, и мы мирно поговорим». Открывает дверь, впускает тётушку Олю и тут же закрывает дверь на крючок. Та, увидев в его руках нож да вдобавок засученные рукава, заорала не своим голосом, долдоня одну и ту же фразу: «Ой, режут! Спасите, люди!». Дядюшка сначала опешил, не понимая, чего она так испугалась, потом увидел объятые страхом её глаза, не сводившие взгляда от ножа и, сообразив, в чём дело, бросил нож на загнетку печи и стал её успокаивать:

«Оля, Оля, успокойся...» В это время раздаётся громкий стук кулаков в дверь и слышатся разъярённые голоса: «Открывай, сволочь, а то убьём! Открывай!» Дядюшка откинул крючок. Ольга пулей в дверь и кого-то сбивает с ног.

В дом врываются Косенковы, родственники Ольги. Дядя Витя совершенно спокоен и говорит благожелательным тоном, движениями рук направляя вошедших в сенцы: «Ребята, успокойтесь. Давайте поговорим». Тут в его сторону летит оплеушина. «Ну, ребята, бить и я умею», — взорвался дядюшка. И понеслась! В доме слышны были кряхтенья, взвизгивания, скрипы.

Вскоре появился силуэт сбегающего с бугра человека. Косенковы поняли, что это Сергей Иванович (мой отец), выскочили из сеней и побежали восвояси. Заходит отец в дом и спрашивает: «Что за орава побежала от нашего двора?» Посмотрел на дядю Витю и всё понял. Знакомство с Прасковьей пришлось отцу не по душе. Особенно неприятно было смотреть, когда она закурила папиросу — да так, как обычно прикуривают мужики, склоняя голову набок и прищуривая один глаз.

Вскорости на Хохлатчине, через одну хату от деда, дяде Вите дали дом, принадлежавший раньше раскулаченному Иванову. Дом ничем не отличался от других, а вот сад был шикарным. Я, Витуська и Юрка частенько там пропадали, наслаждаясь яблоками, вишней, смородиной.

Первое время жили дядя Витя с тётей Прасковьей мирно, в согласии, но после Великой Отечественной войны у них что-то не заладилось, и тётя Паша уехала с ребятишками в Орёл, на свою родину. Дядюшка работал охранником на заводе, несколько раз пытался снова устроить личную жизнь, но все «невесты» через какое-то время уходили от него. В конце концов не выдержал и уехал в Орёл, к тёте Паше.

Как в воду глядел отец, когда говорил: «Бросишь Ольгу — много потеряешь». Так оно и было. Жалел дядюшка о содеянном. Близок локоть, да не укусишь...

Николай Сергеевич Никитин

Продолжение следует...